«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

любопытством, но без всякого энтузиазма, галерка устроила бурную овацию. У Керенского был утомленный вид, к тому же различие в приеме, по-видимому, подействовало на его настроение и лишило его той атмосферы, которая возбуждала его ораторский талант. Он говорить отказался и вскоре ушел из театра, провожаемый бурными аплодисментами той же галерки. На следующий день в вагоне, где он остановился, он принял союзных представителей при Ставке. Все представители встали кругом стола. Керенский, вместе с генералом Базаровым, переводчиком при иностранных представителях, вошел и, не предлагая никому сесть, опершись на стол руками, начал говорить. Этот вольный жест возмутил английского генерала Бартельса, привыкшего к строгому английскому этикету, и он, чтобы показать, что недоволен Керенским за его небрежное к ним отношение, взял свою фуражку и положил ее посреди стола. Но Керенский с английским этикетом знаком не был и этого жеста не заметил. Старейший из иностранных представителей, кажется бельгийский генерал, от лица всех их обратился к Керенскому с речью, требуя упразднения приказа № 1 и восстановления отдания чести как основного положения воинской дисциплины. Керенский начал возражать, но представители не поняли ни единого слова из речи Керенского, так как это был какой-то истерический вопль, лишенный какого бы то ни было смысла. Керенский умолк и уже никто из союзных представителей не пожелал продолжать разговора. Все поняли, что с Россией кончено, что она выбыла из строя»[366].

Между тем в зоне военных действий разразилась катастрофа: «А на фронте становилось все хуже и хуже. Солдаты бежали с фронта, бросая оружие. Они уже радовались поражениям, надеясь, что это заставит скорее окончить войну. Участились случаи неповиновения начальству и целые дивизии отказывались идти в наступление. В Ставке началось смятение, и когда новый главнокомандующий, генерал Духонин, приказал особому отделу Ставки дать сводку о настроении и боеспособности армии для вручения военным представителям, ехавшим во Францию, то на 15 октября 1917 г., канун болыпевицкого переворота, были ему представлены такие сведения, что он хватился за голову! Он трижды возвращал через генерала Сулеймана эту сводку и просил ее смягчить. Но смягчать было нечего… Армии фактически уже не было, была миллионная вооруженная толпа, не способная не только к военным операциям, но даже к организованному отступлению. Перед русским командованием встала альтернатива: спасать союзников или спасать Россию. Командование сохранило верность союзникам и было сметено народной стихией, стремившейся к миру во что бы то ни стало»[367].

К 1 ноября 1917 г. в составе штаба и подчиненных ему подразделений насчитывалось более двух тысяч генералов, офицеров, военных чиновников и солдат. При штабе находились военные миссии союзников России. За два месяца до Октябрьской революции Ставка явилась центром корниловского мятежа. После отстранения Л.Г. Корнилова от должности Верховного главнокомандующего и его ареста с 30 августа 1917 г. функции Верховного главнокомандующего взял на себя председатель Временного правительства А.Ф. Керенский. Но в Могилеве он почти не бывал, так как ему хватало дел в Петрограде. Поэтому фактически Ставкой руководил генерал-лейтенант Н.Н. Духонин, назначенный 9 сентября начальником штаба Верховного главнокомандующего. 1 ноября 1917 г., в связи с бегством А.Ф. Керенского из Петрограда, Н.Н. Духонин на основании Положения о полевом управлении войск временно принял на себя обязанности Верховного главнокомандующего. Совет народных комиссаров В.И. Ульянова-Ленина не имел сил на то, чтобы подчинить себе Ставку, а управлять фронтами и всеми вооруженными силами было необходимо. Поэтому 3 ноября 1917 г. Н.Н. Духонина утвердили в должности Верховного главнокомандующего. Правда, в переходный период взятия власти Н.Н. Духонин формально подчинялся еще не расформированному Военному министерству (управляющий – генерал от артиллерии А.А. Маниковский), которое, в свою очередь, подчинялось народному комиссару по военным делам прапорщику Н.В. Крыленко.

М.Я. Белевская вспоминала о том, что офицеры Ставки решили не сопротивляться большевикам: «Болыпевицкий переворот никого в Могилеве не поразил. Многие даже как будто обрадовались, решив, что это начало конца революции. Мало кто из обывателей слышал до революции имя Ленина и знал программу болыпевицкой партии. Казалось, что если Временное правительство продержалось всего девять месяцев, то большевики больше месяца не просуществуют. А потом, после их падения, опять все пойдет по-старому, опять мирно и тихо заживет провинциальный обыватель, как кошмарный сон вспоминая вспышку революции. Более же прогрессивная часть населения твердо верила в Учредительное собрание, думая, что только оно может окончательно восстановить законность и порядок. Но все эти предположения и надежды очень быстро рассеялись как дым. В Могилев шли большевики во главе с Крыленко. В это время в Могилеве заседал общеармейский съезд. Представители его выехали навстречу Крыленко для мирных переговоров в надежде убедить его не предпринимать ничего против Ставки и сохранить ее как необходимый технический аппарат. Встреча произошла в Витебске, но никаких результатов не дала. Духонин предполагал на автомобилях выехать в Киев и перенести туда верховное командование, но Георгиевский батальон задержал уже нагруженные автомобили. В тот же день было собрано общее собрание всех чинов Ставки, начиная от генералов и кончая писарями. На этом собрании надо было решить: сдавать ли большевикам Ставку без боя, или же, пользуясь близостью к Могилеву частей ударного батальона, на которые еще можно было положиться, постараться в Ставку большевиков не допустить. Настроение было мрачное. Каждый понимал, что Ставка была последним опорным пунктом, после чего, всем тогда казалось, начнется неслыханная анархия и хаос. На собрание пришел главнокомандующий Духонин. Он, обрисовав общее положение, сказал, что, по его мнению, сопротивление невозможно и что он сам до последней минуты останется на посту. После него выступало много ораторов, но никто ничего определенного не говорил, и на вопрос начальника ударных батальонов, что он должен делать – выступать против большевиков или уводить свои батальоны вглубь России, никто ему определенного ответа не дал. После его речи, при гробовом молчании, была вынесена резолюция, что сопротивление невозможно, что оно только озлобит большевиков и они могут разрушить Ставку, что нанесло бы смертельный удар фронту. На следующий день в Могилев пришли большевики во главе с главнокомандующим Крыленко. Всеми почувствовалось, что период слов кончился, начался период действия»[368].

Поэтому большевики вошли в Могилев без сопротивления: «На вокзале, несмотря на защиту Крыленко, толпа красноармейцев подняла на штыки генерала Духонина. Его изуродованный труп распяли в товарном вагоне, прибив руки гвоздями. В рот трупа вложили окурок и вся чернь ходила смотреть на поруганное тело генерала Духонина, плюя ему в лицо и осыпая страшными ругательствами. В таком виде нашла его и его жена, которая, узнав об убийстве мужа, приехала на вокзал. После этого все вдруг, как по